• Перевод на русский язык: Роланд Раики

Кети Эпадзе, исследователь идентичности и коллективной памяти, ТГУ

Национальная идентичность, подобно другим формам идентичности, подвержена конструированию. В ходе развития нации она может проявляться по-разному. Для создания идентичности важно, с одной стороны, сформировать восприятие членов общества как группы "мы" и установить внутренние границы в рамках общей культуры; а с другой стороны, противостоять "другой" группе или группам и очертить внешние границы.[1] Формирование национальной идентичности осуществляется национальными элитами – интеллектуалами и политиками. Они создают ощущение единства среди членов общества различными методами: создавая канонические нарративы, отмечая ритуальные даты, проводя мемориальные церемонии или словами, произнесенными во время публичных выступлений.

Конструирование национальной идентичности в мультиэтнических обществах может стать проблемным вопросом. Если не удается договориться о национальных границах между разными этническими группами в рамках одного государства, то возникают конкурентные и параллельные процессы.

Особенно острая ситуация в этом отношении складывается в постсоветских республиках, в том числе в Грузии. Исторические нарративы сыграли важную роль в возникновении и углублении конфликтов в Абхазии и Цхинвальском регионе (т. н. Южная Осетия). Абхазские и осетинские исторические нарративы формировались в контексте советской национальной политики. Они разграничили идентичность своей группы и автохтонные права на территории, что противоречит грузинским текстам. Именно исторические заявления, основанные на национальных проектах в Абхазии и Цхинвальском регионе периода перестройки, сыграли важную роль в эскалации конфликтов после распада Советского Союза.[2]

Сопротивление этнических меньшинств грузинскому национальному проекту советского периода началось с периода коренизации. В настоящей статье я буду изучать те периоды, которые способствовали эскалации конфликта в постсоветский период. В частности, я объясню, как формировались конфликтные грузинские и абхазские идентичности в контексте советской национальной политики. Чтобы ответить на этот вопрос, я изучу исторические нарративы, сформированные в двух группах, и покажу, в чем авторы согласны и не согласны друг с другом; по поводу каких вопросов возникают противоречивые мнения, развивающие противоречивые направления вокруг одного и того же прошлого.

Отобранные для исследования исторические тексты я проанализирую методом деконструкции. Деконструкция широко используется при изучении письменных текстов в социальных и гуманитарных науках. Она позволяет нам увидеть избранные рассказчиком идеи, определяющие линию и содержание нарративов.[3] Нарративы будут деконструироваться вокруг основных маркеров советской национальной идентичности, таких как территориальная принадлежность, этническое происхождение и культурная идентичность.

Для анализа мы выбрали тексты грузинских и абхазских авторов, относящиеся к периоду Средневековья и являвшиеся влиятельными посредниками в формировании идентичности в советской Грузии. Среди них учебники марксистско-ленинской истории (1940, 1943, 1946, 1958, 1961, 1967 гг.), четыре части восьмитомника истории Грузии (1970-1979 гг.). Работы историков абхазского происхождения Георгия Анчабадзе (1959, 1976) и Шалвы Инал-Ипа (1960, 1965, 1975).

Теоретические рамки

Формирование конфликтных идентичностей между грузинами и абхазами можно рассматривать с точки зрения модернистской парадигмы теории национализма. В отличие от парадигм более раннего периода (примордиализм, перенниализм), согласно модернистской теории, в основе национализма лежит идея о том, что нация не является объективной категорией, она подвержена созданию и преобразованию.[4]

Наиболее часто цитируемые авторы модернистской школы национализма — Эрнест Геллнер, Эрик Хобсбаум и Бенедикт Андерсон. Энтони Смит разделяет этносимволические подходы.

Геллнер считал необходимым условием национального конструирования существование высокой культуры (high culture), разделяемой не только элитным меньшинством, но и всем обществом и связывающей их общей идентичностью. При этом высшая культура распространяется в границах конкретного государства, санкционируется учебными заведениями и защищается политической властью.[5] Хобсбаум рассматривает традиции – повторяющиеся ритуалы и символические комплексы, которые создаются и формализуются преимущественно политическими институтами – как связующий мост между членами нации. Процесс создания традиций не проходит безболезненно. Это сопутствующая часть процесса разрушения старых, традиционных обществ и создания из них нового общества, требующего отказа от традиционных норм и адаптации к новым.[6] Бенедикт Андерсон считал, что нация — это воображаемое общество[7], образовавшееся в результате развития печатного капитализма, то есть после ускорения коммуникации и обмена нарративами между элитами и членами общества.[8]

Энтони Смит, автор этносимволической парадигмы, отошел от общей схемы современных парадигм национализма и привел примеры наций, существовавших как этнические образования в премодернистскую эпоху. Смит считал, что в некоторых случаях предшественниками наций являются этнические группы, сохраняющие стабильность с течением времени. Однако при этом автор отличал их от современных наций, созданных в эпоху национализма.[9] По мнению Смита, современные нации созданы в результате целенаправленной политики национальных элит, которая предполагала объединение членов общества мифами и символами. По мнению автора, их совместное использование и передача помогают пробудить древние этнические общества и сформировать на их основе современные нации.[10]

Все цитируемые здесь авторы показывают, что путь конструирования национальной идентичности лежит через коммуникацию элитного меньшинства и общества, а средства коммуникации у названных авторов отличаются друг от друга. У Хобсбаума и Смита основное внимание уделяется символическому комплексу, а у Андерсона и Геллнера внимание уделяется образовательной практике. В процессе коммуникации среди членов общества формируется чувство единства, создающее общую культуру и сознание. Существование наций без этого воображаемого пространства невозможно. Любой национальный проект помещается в коллективное воображение, и вокруг него мобилизуется общество интеллектуалами и политиками. Чтобы понять формирование национальной идентичности, важно знать теории национализма. Они помогают нам увидеть и деконструировать дискурсы идентичности.

Дискурсы создаются разными способами, включая учебники истории и труды историков. Они являются влиятельными посредниками в процессе формирования коллективного восприятия и отражают то, как представители интеллигенции рассматривают идентичность нации. Эти представления проникают в коллективное сознание и формируют национальную идентичность. Советские лидеры прекрасно осознавали существование этого цепного процесса, поэтому прибегли к инструментализации истории и поставили ее на службу политическим интересам. Деконструкция советских текстов дает представление о том, как сталинистское правительство стремилось сформировать примордиальную идентичность в модернистском социалистическом государстве, чтобы легко управлять массами, заручиться поддержкой народа и легитимизировать политические программы. Этот процесс способствовал возникновению конфликтов между советскими народами и способствовал возникновению споров о предках, территориях и идентичностях, которые в постсталинский период приняли трудноразрешимую и неконтролируемую форму.

Советская национальная политика

Советские лидеры хорошо осознавали возможность национального строительства, поскольку их руководящая идеология, марксизм, была модернистской теорией и признавала принцип конструирования социальных групп. Однако марксизм не признавал силы национализма[11], а целью большевиков было не создание отдельных советских наций, а построение единого социалистического общества. Эксперимент по исчезновению наций не мог быть осуществлен советскими лидерами сразу, поскольку они на практике увидели политическую силу национальных сентиментов. Они использовали идею самоопределения меньшинств для объединения народов, проживающих в Российской империи. Первоначально этот девиз служил мобилизации этнических групп вокруг социалистической идеологии, а после революции – идеи победы над «русским шовинизмом».[12] Ленин был революционером-практиком и помимо теоретической работы ему приходилось переводить идеи коммунизма на язык, понятный народам Российской империи. Из-за этого в марксистскую программу большевиков был включен вопрос, который марксизм не рассматривал, речь шла о праве наций на самоопределение. Ленин четко определил задачи большевистской программы марксизма для народов, живущих в Российской империи: после национального самоопределения, когда будет установлено равенство между нациями, народы бывшей Российской империи смешаются друг с другом и образуют интернациональное общество.[13]

Чтобы избежать защитного национализма, они начали сознательно поощрять четыре национальные формы — территорию, язык, элиты и культуры, что было названо политикой коренизации.[14] Проводя политику коренизации, большевики поощряли сознательное удовлетворение национальных сентиментов и наполняли их социалистическим содержанием. Целью политики коренизации была подготовка разных советских народов к мирному сосуществованию в мультинациональном государстве, кроме того, партия планировала укрепить свою легитимность за счет воспитания местных кадров.[15]

Советизация и начало политики коренизации оказались для грузин большим ударом. Советская национальная политика подавила грузинские национальные идеи, сформировавшиеся во второй половине XIX века, и придала им советскую форму, что лишило грузинский национализм политического стремления к созданию независимого национального государства.

После советизации Грузии началась территориальная фрагментация страны. Большевики провели границы внутри страны по разным идентичностям и создали три автономии. Благодаря этому Абхазия получила статус социалистической республики, а это означало, что она была равна Советской Грузии. В 1922 году между Советскими Социалистическими Республиками Абхазии и Грузией был подписан союзный договор, согласно которому Абхазия через Грузию входила в Закавказскую Социалистическую Федеративную Советскую Республику и Союз Советских Социалистических Республик.[16]

Проведение границ по этническому признаку было одним из главных рычагов завоевания сердец малых народов. Такое расположение позволяло центру удобно управлять этнофедеральными институтами и мобилизовать партийные кадры по мере необходимости. Эти кадры могли бы укрепить солидарность между этническими группами и привить им лояльность к советским политическим программам.[17]

Иная ситуация сложилась в Абхазии. Девиз о самоопределении меньшинств успешно работал среди абхазского населения. Кори Велт показывает, что самоопределение для абхазов означало защиту прав собственности на землю и не было связано с национальными идеями.[18] В XIX веке политическая ситуация в Абхазии не созрела для формирования национального проекта. В конце 1860-х годов абхазов коснулось несколько волн переселения, и почти не осталось представителей интеллигенции, которые должны были бы заботиться о формировании и укреплении абхазского национального самосознания. Об этом говорит даже тот факт, что в конце XIX - начале XX веков, редко можно встретить национальные нарративы, литературные, исторические и другие тексты, созданные абхазской интеллигенцией, которые были широко распространены среди абхазского народа и содержали высказывания о том, кого следует считать абхазом, а кого нет.

В целях поощрения национального проекта в 1923-1926 годах число абхазских членов в коммунистической партии Абхазии увеличилось с 10% до 24,5%,[19] а к 1929 году эта отметка достигла 32%.[20] В 1925 году была создана кафедра абхазского языка и литературы, на которой наряду с этнографическими и фольклорными материалами изучались различные аспекты абхазского языка.[21] Одновременно появились книги на абхазском языке и абхазские печатные медиа.[22] С 1928 года в целях модернизации абхазский язык вместе с языками других советских народов был переведен на латиницу. Был основан Институт региональных исследований.[23] Была основана Абхазская ассоциация пролетарских писателей, позже преобразованная в Союз абхазских писателей.[24]

В начале 1930-х годов в Абхазии были организованы кино-инсталляции, функционировали музыкальные студии и симфонический оркестр. По данным 1934 года, существовало 15 средних школ (5 грузинских, 4 русских, 3 абхазских, 1 греческая и 1 армянская) и 70 начальных средних школ (25 грузинских, 15 армянских, 11 абхазских, 10 греческих, 7 русских и 2 смешанный), в котором ученики получали образование на родном языке.[25] 

Представители грузинской интеллигенции протестовали против политики коренизации в Абхазии. Были написаны обращения от имени коммунистической партии, в которых упоминалось, что Грузия отличается от других советских республик, поскольку во время революции это было уже сложившееся государство и советское правительство должно было проводить иную политику по отношению к Грузии.[26] Однако эти письма остались без ответа.

Ситуация изменилась с 1930-х годов. Феномен сталинизма, как часто называют приход Сталина к власти в 1930-е годы, интересен тем, что по многим вопросам (национальное самоопределение, классовая идентичность, национальные различия и т. д.) Сталин вышел за пределы марксизма в той мере, в какой социалистическое государственное строительство закончилось не подготовкой почвы для естественного смешения наций, а изменением проекта модернизации и созданием двойной идентичности, одной классовой, а другой национальной.

Несколько сигналов указывают на изменение большевистского проекта модернизации. Учреждения, способствующие коренизации, были закрыты. Таким образом, общая программа национального укрепления потеряла свою политическую актуальность и начался отбор – фокус советского правительства сместился с малых народов на национальное укрепление больших народов.[27] В советской печати появилась концепция «советского патриотизма», означавшая эмоциональную и культурную привязанность советских народов не к своим народам и территориям, а к общей советской Родине.[28] Все чаще раздавались призывы к «дружбе народов», в которые была заложена идея создания многонационального советского государства.[29] Миф о дружбе способствовал созданию опыта мирного сосуществования советских народов. Кроме того, он рассматривал сотрудничество нерусских народов с великим русским народом[30], который с конца 1930-х годов коммунистическая партия считала лидером советских народов.

Кроме того, с того же периода стало заметным возрождение этнических историй как инструмента легитимации советских программ.[31] Со второй половины 1930-х годов перед историками встала задача писать о далеком прошлом собственных этносов. Политическая конъюнктура привела к интересу к историческим корням и способствовала формированию примордиальных идентичностей и их связи с социалистическим государством.[32] Именно под влиянием советской национальной политики у советских граждан сформировалось представление о том, что они постоянно живут на одной и той же территории, постоянно забывая о своих предках и национальной культуре. В то же время советское этнофедеральное устройство создавало конкуренцию между различными группами на исторических территориях. Из-за этого представление национальных проектов в исторических текстах одной группы зачастую было неприемлемо для другой группы, поскольку у них было иное представление о собственном месте в истории.

Усиление централизации проявилось в Абхазии через различные реформы. В 1931 году грузинские советы издали постановление, согласно которому Абхазия вошла в состав Грузии как автономная республика.[33] За этим последовала сильная волна протестов в Абхазии,[34] однако никаких практических результатов этот протест не имел.

Во время переписи населения 1935-1939 годов абхазы, проживавшие в Гальском районе, вместе с мегрелами, сванами и аджарцами были зарегистрированы как грузины. Следует также отметить, что эта часть абхазов относилась к биллинговой группе и говорила как на абхазском, так и на мегрельском языках.[35] Обсуждая этот факт, следует обратить внимание на то, что в период Российской империи наблюдались противоположные тенденции и были нередки случаи регистрации грузин в качестве абхазов.[36] Поэтому, говоря о смене национальности, мы не знаем, что это были за группы, менявшие свою идентичность. Для получения четкого мнения по этому вопросу необходимы дополнительные источники.

На антикоренизационные тенденции намекал и тот факт, что в 1936 году при подозрительных обстоятельствах погиб председатель ЦИК Автономной Республики Абхазия Нестор Лакоба. Лакоба был очень интересной фигурой и можно сказать, что он и его команда стояли во главе реализации проекта коренизации. Он успешно использовал свои связи в Москве, чтобы обойти Тбилиси, как в процессе коренизации, так и даже после того, как Абхазия присоединилась к Грузии в качестве автономного региона, нарушив тем самым иерархию, установленную в Советском Союзе.[37] Это означало, что Лакоба не признал ни изменение статуса Абхазии, ни ее подчинение Грузии. Кроме того, он пытался предотвратить этнические изменения в автономии и долгое время покровительствовал протесту против коллективизации среди абхазских крестьян.[38] После смерти Лакобы в Абхазии была реализована кадровая политика, в ходе которой была заменена значительная часть абхазских партийных кадров, в том числе грузинских. Новое кадровое пространство возникло в результате репрессий, в ходе которых была уничтожена значительная часть абхазских большевиков, в том числе сторонников Лакобы.[39]

Кроме того, с конца 1930-х годов в Абхазии стали селиться и другие этносы. Также был создан специальный отдел, который занимался организацией поселений.[40] За счет новых жителей изменилась демографическая картина. Число абхазов в общей численности населения уменьшилось. Интересно оценить этот факт в абхазских источниках. Они говорят только о фактах заселения грузин, тогда как Берия требовал поселения в Абхазии русских, армян и грузин.[41] Как осуществлялся миграционный процесс на практике, выражение мнений по этому вопросу требует дополнительных источников, в том числе архивных материалов из архива коммунистической партии Абхазии, для полноты данных и оценки существующих мнений.

В 1939 году абхазский язык был переведен на грузинскую графическую основу. Смена письменностей массово проводилась в Советском Союзе с 1936 по 1941 год. Однако разница заключалась в том, что языки тех народов, которые не могли быть в числе фаворитов советской власти с территориальной и экономической точки зрения, были переведены на русскую письменность.[42] Исключением из языковой политики русификации были те народы, республики которых имели собственную письменность.

Кроме того, в 1945 году началась реформа абхазских школ. Обучение на абхазском языке было отменено, а местные учебные заведения преобразованы в школы с грузинским языком обучения.[43] Школьная реформа началась в то время, когда следы пропаганды Второй мировой войны еще были актуальны, а центральная власть возобновила идею монолитного происхождения советских наций. С этого периода усилилась линия централизации, что дало новый импульс политике сближения абхазов и грузин, которая проводилась из центра.

Оценка реформ 1920, 1930, 1940 годов показывает, что советское правительство изначально планировало укреплять народы для их экономического и культурного развития. Этот процесс был направлен на подготовку почвы для социалистического равенства различных народов и их мирного сосуществования в мультинациональном Советском государстве. Однако, поскольку практические результаты сильно отставали от теоретических расчетов - не все советские народы имели удовлетворительные показатели в экономике, сельском хозяйстве, образовании, культуре и т. д. Из-за этого число национальностей значительно сократилось со 190 до 99 в конце 1930-х годов. Стоит также отметить, что с этого периода национальность превратилась в неизменную категорию и стала неотъемлемой частью социальной идентичности советского гражданина. Она могла определить карьерный рост человека, поступление в вуз, приоритетность в получении различных социальных сервисов и т. д.[44]

Для тех групп, которые, по советской оценке, «шли по правильному пути» в национально-социалистическом развитии, но не смогли достичь высокого уровня, проблема легко решалась. После того, как были подсчитаны результаты переписи, их начали смешивать с большими народами. А для тех народов, которые более или менее придерживались сталинской дефиниции нации 1913 года, имели собственную территорию, развитую экономику и соответствовали достижениям Советской социалистической революции, власти начали поощрять этническую и территориальную консолидацию.[45]

Изменения в советской системе также проявились в Абхазии на двух уровнях. С одной стороны, началось формирование национально-большевистской идентичности, а с другой – сближение абхазов с грузинами, причина которого так и не была официально объяснена. Однако наблюдалось отставание абхазов в проведении реформ коллективизации и, самое главное, народное сопротивление этим реформам.[46] Кроме того, партийные лидеры Абхазии говорили о неисправности абхазской школьной системы. По их словам, абхазский язык не был адаптирован к школьной программе, и ученики получали образование на абхазском языке только на начальном уровне, а затем продолжали обучение на русском языке.[47]

В 1947 году абхазский историк Гиорги Дзидзария и филологи - Баграт Шинкуба и Константин Шакрыл обратились с письмом к секретарю ЦК КПСС Алексею Кузнецову. Авторы сообщают об искажении национальной политики в Абхазии и отходе от ленинско-сталинского курса.[48] Особого внимания заслуживает последнее предложение этого письма, где авторы отмечают: «Примерно с 1940 года комбинация слов «абхазский народ» вышла из официального употребления. Абхазы больше не считаются нацией».[49] Следует отметить, что жалобы абхазов были хорошо известны в Москве, однако на них не отреагировали, поскольку перемены, которые осуществлялись в Советской Грузии, вписывались в советскую политическую парадигму. Москва направила в Абхазию идеологического секретаря ЦК Компартии Грузии Петре Шария. В отчете, подготовленном после изучения ситуации, Шария отметил, что авторы письма - Дзидзария, Шинкуба и Шакрыл - сделали ошибочные выводы, основанные на селективно подобранных фактах, тем самым запятнав имя Коммунистической партии Абхазии.[50]

Протесты 1940-х годов так и закончились, но в последующие десятилетия недовольство, накопленное в ходе советской национальной политики, стало проявляться по-другому.

Дебаты о прошлом и конфликт между идентичностями

Тот факт, что некоторые грузинские интеллектуалы подхватили идею монолитного единства и начали создавать альтернативные нарративы, способствовал укреплению абхазского нарратива, сформировавшегося в конце 1940-х годов. Среди них известен труд Павле Ингороква «Георгий Мерчуле», который был опубликован сначала в виде серии статей (1949-1951), а затем в виде книги (1954). Статья об Абхазском царстве была опубликована в 1950 году в журнале «Мнатоби». В ней разъяснялся вопрос идентичности средневековых абхазов с точки зрения языковой, территориальной и религиозной принадлежности. Автор заявил, что: «Абхазы были такими же грузинскими племенами, как картлийцы, мегрелы и сваны, чем и объяснялось их активное участие в объединении Грузии».[51] Это мнение не могло ответить на два вопроса: был ли абхазский язык диалектом грузинского? Если средневековые абхазы и грузины имели общую языковую идентичность, то почему современные абхазы не могли говорить по-грузински? Следует отметить, что в этот период существовало представление о генетическом родстве грузинского и абхазского языков, однако языковеды не нашли достаточных оснований для доказательства этого тезиса, поэтому это было скорее вопросом веры, чем знания.[52]

Нарратив Ингороква интересен и с другой точки зрения. Он поставил под сомнение нарратив марксистско-ленинских учебников истории Грузии, изданных в 1940, 1943 и 1946 годах, которые были созданы известными грузинскими историками Иване Джавахишвили, Симоном Джанашиа и Нико Бердзенишвили. Учебники признавали индивидуальность абхазов и представляли их как культурно-исторически связанное единство, живущее вместе с грузинами, разделяющее с грузинами общий государственный и политический курс.[53]

Статья об Абхазии получила отклик только после смерти Сталина. В 1953 году материалы, извлеченные из исторических архивов Москвы и Ленинграда, были опубликованы в журнале "Саисторио Моамбе". Текст не сопровождается точной датой публикации, хотя содержание предполагает, что он был напечатан после смерти Сталина. Историки Гиорги Дзидзария и Иракли Антелава опубликовали отчеты управляющего домом Димитрия Шервашидзе А. Пахомова, написанные в 1868 году. Согласно тексту, в XVIII веке грузино-дадианская династия попыталась присвоить себе имения князей Абхазии, из-за чего абхазский народ восстал против них.[54] Формат журнала подразумевал публикацию архивных материалов, Дзидзария и Антелава не интерпретировали текст. Однако можно сделать вывод, что письмо Пахомова было выбрано не случайно и целью авторов было укрепление легитимности абхазов на территории Абхазии. 

После прихода к власти Хрущева национальная политика изменилась. Чтобы легитимизировать власть, новая элита сосредоточилась на восстановлении прав народа, ущемленного и репрессированного старой элитой. Понятно, что систему не заботили права народа, ставка была сделана на завоевание доверия народа и создание новой базы в массах. С этого периода абхазы получили национальные привилегии и доминацию в автономии, которое выражалось в разных формах.[55] Советские власти признали ошибки, допущенные в национальной политике в Абхазии, и решили восстановить абхазские издания, открыть научные учреждения, укрепить абхазский язык и продвигать абхазские кадры.[56]

В изменившемся политическом контексте Ингороква опубликовал книгу «Георгий Мерчуле», которая представляла собой расширенную и переработанную версию статей, опубликованных в предыдущие годы. В этой работе он констатировал, что средневековые абхазские племена образовались из месхов, колхов и сванов.[57] Кроме того, автор предложил читателю «специальный экскурс», где показал, что 136 топонимов в Абхазии - названий рек, гор, населенных пунктов и других названий - грузинского происхождения. Эти мнения подняли вопрос - кем были современные абхазы, у которых был свой язык, традиции, память? Ингороква лаконично ответил на этот вопрос и отметил, что этнические изменения произошли в Западной Грузии в 17 веке.[58]

В тезисе 1954 года литературовед ответил на вопросы, которые он оставил без ответа в 1950 году. В книге он сопоставил между собой средневековых и современных абхаз. Средневековые абхазы были представлены как грузинские племена, говорящие на грузинском диалекте, а современные - как вновь прибывшие на территорию Абхазии.

Книга получила широкий резонанс как среди грузин, так и среди абхазов. Работа получила положительные отзывы со стороны одной части грузинской интеллигенции, в то время как вторая часть интеллигенции подвергла ее критике.[59] Ученые выразили неоднозначную позицию по поводу книги в ходе дискуссии, состоявшейся в журнале «Мнатоби».[60] Этот факт свидетельствует о том, что в постсталинский период у одной части грузинской элиты существовало этнонациональное представление о прошлом, хотя оно и не разделялось повсеместно, и не было полностью поддержано интеллигенцией.

В советской Абхазии книга получила однозначно негативный отклик. Местные жители связывали создание «Гиорги Мерчуле» с именем Сталина и полагали, что теория была написана с целью депортации абхазов.[61] Нико Бердзенишвили в статье «О книге Павле Ингороква «Гиорги Мерчуле»» подчеркнул, что Ингороква отошел от объекта исследования во время работы и рассмотрел вопросы, которые не были предусмотрены работой. Историк оспаривал неправильное использование исторических фактов и немарксистский стиль его работы.[62] Лингвист Кетеван Ломтатидзе раскритиковала Павле Ингороква в своей статье «О некоторых вопросах идентичности и местонахождения абхазов», приведя несколько аргументов. Прежде всего, Ломтатидзе пыталась обосновать, что источники, использованные в "Гиорги Мерчуле", содержат фактические неточности, а Ингороква даёт им неправильную интерпретацию. Кроме того, Ломтатидзе отметила, что литературовед допустил "непростительную" ошибку, опустив данные исторических хроник.[63]

Это представление было связано с ранними примерами депортаций, сопровождавшими появление этногенетических мифов на Кавказе. Подобные случаи не были редкостью после Второй мировой войны.

Усиление волны десталинизации создало благоприятные условия для выражения недовольства абхазов. С этого периода началось «разоблачение ошибок», допущенных сталинской элитой в советской национальной политике. После официальной критики культа Сталина абхазская элита открыто заговорила о национальной дискриминации, проводимой грузинами в Абхазии.[64]

На фоне этих событий особенно остро воспринималось содержание нового учебника истории, макет которого был разослан историкам и партийцам в 1956 году, а книга вышла в свет в 1958 году. Мы поговорим об этом позже. Примечательно, что после ознакомления с текстом пособия члены компартии Абхазии публично раскритиковали представителей грузинской культурной элиты и коммунистической партии. По их словам, новый учебник разделял «больные фантазии» Павле Ингороква и в программе ничего не говорилось об абхазах как самостоятельном этносе вплоть до XVII века.[65]

В 1958 году вышел новый учебник истории «История Грузии с древнейших времен до конца XIX века». Из авторского коллектива остался только Нико Бердзенишвили. Грузинские историки, с одной стороны, разделяли нарративы предыдущего учебника об общей государственности, культурной близости и политическом курсе грузин и абхазов, но в то же время выдвигали и новые предположения. Они утверждали, что центральные части Абхазии были населены грузинскими племенами, а предки современных абхазов жили в северной, горной части царства.[66] В учебнике появилась идея расселения северокавказских племен в Грузии, что следует отнести к влиянию тезиса Ингороква. Однако, в отличие от литературоведа, историки связывали процесс миграции с вторжением на Кавказ Золотой Орды. По их описанию, черкесско-абхазские племена, аланы и другие, начали продвигаться на юг и смешиваться с южнокавказскими племенами. В руководстве также подчеркивалось, что в некоторых местах процесс смешивания шел медленно и мирно, а в других - быстро и болезненно, что вызывало напряженность среди местного населения.[67]

В тексте указывалось, что в процессе изменения советской национальной политики и продвижения недовольства абхазов грузинские историки пытались защитить автохтонность грузин на территории Абхазии. После публикации этого текста критика творчества Ингороква еще больше усилилась, и в 1959 году абхазы откликнулись на новую теорию абхазского этногенеза в виде книги.

В 1959 году влиятельный абхазский историк Зураб Анчабадзе опубликовал «Из истории средневековой Абхазии» — методологически обоснованный текст, основанный на разнообразии источников и критическом анализе. Следует отметить, что сам автор был человеком, близким к грузинским научным кругам, и пользовался высокой репутацией. Следует также отметить, что это было началом абхазской историографии и формирования мастер-нарратива.

Абхазский автор выступил против идеи Ингороква о переселении абхазских племен с Северного Кавказа на территорию Грузии. Опираясь на русских историков, он пришел к выводу, что процесс миграции происходил с юга на север.[68] Кроме того, историк защищал этническую самобытность абхазов и отмечал, что «абхазы представляли собой самостоятельную этническую единицу, отличавшуюся от других народов Кавказа, в частности от грузин в целом и от отдельных его этнических ветвей - картлийцев, мегрелов и сванов".[69] Однако в то же время Анчабадзе разделял идею общего культурного единства с грузинами и прогрузинскую политику абхазов, а в конце книги заявил, что, несмотря на ослабление политических связей, культурные связи между грузинами и абхазами удалось сохранить, о чем свидетельствует тот факт, что абхазские феодалы в первой половине XIX века еще использовали грузинский язык в качестве письменного языка.[70] При этом Анчабадзе коснулся и исторической памяти грузин: "Выдающиеся круги грузинского общества сохранили в своем сознании идею Грузии как некогда единого и сильного культурно-политического организма, не исключены из этой идеи и абхазы".[71] В нем автор выступил против тезиса Павле Ингороква. По мнению историка, абхазы были этнически самостоятельным народом, занявшим в ходе своего исторического развития всю территорию Абхазии.[72] Стоит также отметить, что в 1965 году Инал-Ипа опубликовал переработанное и дополненное издание книги, в котором основной нарратив не изменился, хотя отдельные эпизоды были скорректированы и расширены. Два эпизода заслуживают внимания. Первый касался взаимоотношений абхазов с грузинами в рамках единого грузинского государства. Автор отметил, что абхазы играли важную роль в политической, военной, дипломатической и культурной жизни Грузии, поэтому название Абхазия нашло отражение в титулатуре грузинских царей.[73] Второй эпизод был посвящен вопросу абхазской миграции. Обсуждая этнографическую картину Абхазии, Инал-Ипа разделил точку зрения Анчабадзе и отметил, что часть абхазов переселилась на Северный Кавказ в XIV веке, а до тех пор жила на «своей родной земле» - Абхазии.[74]

Параллельно с публикацией абхазских нарративов грузинские исторические книги 1960-х годов были лишены содержания, а из текстов были удалены важные вехи, личности и эпохи.[75] Изменение содержания отразилось и на объеме книги, который был значительно уменьшен. Однако причиной изменения нарратива Инал-Ипа стало то, что, несмотря на переработку официального нарратива - учебника истории Грузии, абхазская интеллигенция и члены Коммунистической партии продолжали жаловаться на искажение абхазской истории и они с подозрением смотрели на все опубликованные в Грузии исторические труды, которые были связаны с историей Средневековья.[76]

С этого же периода ситуация в Абхазии стала более напряженной. Проявление абхазских национальных сентиментов стало настолько заметным среди населения, что коммунистическая партия Грузинской ССР с осторожностью обсуждала продолжающийся протест в Абхазии на заседании цк компартии Грузии 14 апреля 1967 года. Участники заседания отметили, что абхазское общество "озвучило незаконные требования [отделить Абхазию от Грузии], сыграло на националистических чувствах народа, призвало некоторых из них к провокации, тем самым нарушив общественный порядок".[77]

По мере обострения ситуации конкуренция между нарративами возобновилась. В 1975 году вышла книга абхазского историка Шалвы Инал-Ипа «Вопросы этнокультурной истории абхазов». В ней автор писал: «Современные абхазы являются прямыми потомками ранних и средневековых абхазов, и они ни с кем не делили этническую гегемонию над основной территорией своей страны».[78] В заключение он отметил, что абхазы представляют собой независимую нацию, связанную друг с другом "общим происхождением, территорией, языком, культурой".[79]

Эту работу раскритиковали известные грузинские историки и филологи. Они жаловались на то, что автор нарушил процедуры публикации книги и напечатал ее в обход Академии наук Грузии. Кроме того, редактором книги был назначен российский учёный, который по профессии был египтологом и ничего не знал об Абхазии.[80] Некоторые сотрудники музея в Абхазии отреагировали на критику грузинских историков. Они полагали, что научные круги в Тбилиси пытались оказать давление на абхазских ученых, которые, по мнению авторов, занимались честной научной деятельностью. Сотрудники музея объяснили реакцию грузин на творчество Инал-Ипа политическим мотивом и связали этот факт с фальсификацией истории Абхазии и искажением национальной политики в Абхазии Коммунистической партией Грузии в прошлом.[81]

На фоне этих событий в 1976 году вышла книга Зураба Анчабадзе «Очерки исторического прошлого абхазского народа». В отличие от предыдущего текста, она ясно показала, что репрезентация абхазов осуществлялось не в союзе с грузинской нацией, а отдельно. Во введении автор заявил, что абхазская социалистическая нация «состояла только из абхазов, являвшихся гражданами СССР и большинство из них проживало в Абхазской АССР».[82] Автор уже не рассматривал исторических абхазов как этническую группу, разделяющую с грузинами общую территорию, а представлял их как самостоятельную нацию, имеющую собственную национальную территорию и самодостаточную национальную культуру.[83]

Заявление двух влиятельных абхазских авторов о существовании независимой абхазской нации свидетельствовало о том, что абхазы к концу 1970-х годов и в своих исторических трудах формализовали результаты политики коренизации. Абхазы перестали считаться этническим меньшинством в составе Грузии, а стали отдельной нацией, претендующей на национальную идентичность и территорию.

Разрешить этот спор, над которым авторы работали долгое время по сравнению с другими томами, попыталась опубликованная в 1979 году работа, представлявшая собой третью часть восьмитомного сборника очерков по истории Грузии. В книге собраны вопросы по средневековой истории Абхазии. Также стоит отметить, что соавтором текста вместе с грузинским историком стал абхазский историк Зураб Анчабадзе. Это был очень дипломатичный и гибкий жест со стороны грузинских интеллектуалов, свидетельствовавший об их попытке создать сбалансированную историю, приемлемую для обеих сторон. В новом сочинении, как и в пособии 1958 года, географические границы были разделены по этническому признаку. Однако в то же время переселение абхазских племен в центральную Абхазию было связано с античным периодом, и они считались древними жителями исторической Эгриси.[84] При этом авторы разделяют идею культурной близости грузин и абхазов и наличия общего государства и показывают, что абхазы играли важную роль в культурной и политической жизни Грузии.[85]

Несмотря на то, что в новой работе была предпринята попытка разрешить спор между историками, эта цель не привела к практическим результатам. С 1970-х годов политическая ситуация в Абхазии значительно обострилась, и постепенно всем стало ясно, что переговоры между абхазами и грузинами о национальных границах уже невозможны. Грузины акцентировали на создание общего государства и культурно-исторического единства. Абхазы считали себя равными грузинам как социалистическая нация, а не как этническая группа внутри нее. Кроме того, они также хотели получить расширенную автономию и привилегии на территории Абхазии.

Заключение

Целью статьи было объяснить, как и почему создавались конфликтные идентичности между грузинами и абхазами в 1950-1970-х годах. В ней отмечено, что почва для этого процесса была подготовлена ​​советской национальной политикой и различными программами, инициированными в ее рамках. В процессе коренизации грузинский национальный проект сузился и адаптировался к советскому образцу. В это же время начал расцветать абхазский национальный проект, ставший к 1930-м годам достаточно сильным и самодостаточным.

Однако возможности развития абхазского проекта были подорваны введением принципа селективности в политику коренизации и усилением линии централизации. Начиная с 1930-х годов утрата национальных привилегий в автономии, проявившаяся неприемлемыми для абхазов реформами на разных уровнях, и политика сближения с грузинами породили протесты абхазов, которые они имели возможность открыто выразить только в процессе десталинизации.

Усилению протеста способствовало и то, что на фоне усиления политики централизации и инструментализации истории в воображении некоторых представителей интеллигенции усилились этнонациональные сентименты и были созданы тексты этногенеза. Примером такого текста в Грузии был «Гиорги Мерчуле», тщательно вписанный в парадигму монолитного происхождения и развития нации.

В рамках этой политической конъюнктуры грузины и абхазы по-разному видели и представляли себе свою идентичность и место на территории, политические связи. Разные идеи привели к формированию непримиримых проектов и исчерпанию переговорных возможностей. Вскоре после этого исторические тексты перешли к уличным протестам, и конфликт, начавшийся в нарративах, стал одним из важных источников физического противостояния.