• Перевод на русский язык: Роланд Раики

В данной статье анализируются сложившиеся в российском медиапространстве взгляды на Северный Кавказ. Феномен этнической стереотипизации ярко проявляется на трех уровнях российского информационного поля: официальном дискурсе, альтернативном дискурсе и либеральном дискурсе. На основании вышеизложенного я считаю, что существующее согласие относительно Северного Кавказа как «иного» и в некотором смысле «опасного» деперсонализированного единства жизненно необходимо для вертикали власти, характерной для российского государства, и подпитывает российскую политику.

Вступление

Покорение Северного Кавказа занимает особое место в российской имперской памяти. Покорение имеет не только географическое, но и идеологическое измерение. Российская геопоэтика в отношении Северного Кавказа во многом ограничивается идеологической субстанцией. Это пространство русского Востока, воображаемая граница между цивилизацией и варварством. Роль русской классической литературы неизмеримо велика в процессе создания мифа о Кавказе. Писатели, поэты, художники, описывающие свои впечатления одновременно с императорской армией намечают первые контуры «кавказского дикаря». С одной стороны, их поражает красота пейзажей, с другой – природа гор, их чужеродность. Русская письменность надолго окутает Северный Кавказ мистическим ореолом.[1]

Образ «горца» с кинжалом в руке и духом непримиримого борца стал образом кавказца в русской культуре. Иррациональная ненависть кавказцев к русским и воображаемая идея о русских как о европейцах, цивилизованных - одна из ведущих линий русского романтического нарратива. «Они ненавидят нас», — пишет Пушкин о черкесах. «Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти» — это слова Льва Толстого. На ранних этапах сближения России с Кавказом были намечены контуры, в рамках которых происходила политическая и культурная коммуникация двух пространств на протяжении последующих столетий. Культурная, цивилизованная Россия считает Кавказ существенно уступающим себе, пассивным, далеким от цивилизации, а потому примитивным и опасным.

Историк Кэтрин Гэри отмечает, что на восприятие россиянами Кавказа существенно повлиял географический фактор: романтическое пространство Кавказа вертикально, радикально отличающееся от российского горизонтального пространства.[2] Отсюда и происходит понятие «горец», которое выражает не только географическую разницу, но и культурную. Гора становится синонимом не-цивилизованности.

За прошедшее столетие понятие "горец", существовавшее в 19 веке, претерпело несколько трансформаций. В феврале 1944 года массовой депортации чеченцев и ингушей в Среднюю Азию предшествовало объявление их «врагами народа». Во время первой российско-чеченской войны медиа активно называли чеченских боевиков «бандитами». Согласно заявлению новоизбранного президента России Владимира Путина, в 1999 году слово "бандиты" было заменено идеологически нагруженным термином - "террористы".[3]

После окончания Кавказских войн, когда Российская империя фактически сделала реальностью русское будущее Северного Кавказа, в русской кавказской диалектике наступает несколько поворотных исторических дат. Эти даты во многом подтверждали устоявшиеся взгляды на северокавказцев, их непримиримый и опасный психопортрет. Наряду с анализом депортации вайнахов и трагических событий российско-чеченских войн интересно взглянуть на упомянутый феномен стереотипизации с перспективы трех ведущих групп, правящих в России в XXI веке, и проанализировать место дискурсов о Северном Кавказе в российском информационном поле.

Контекст: белая, христианская Россия и ислам

Расистские и ксенофобские отношения официально признаны в Российской Федерации преступлением, однако это широко распространенный феномен. Российские медиа и культурные дискурсы представляют расизм, ксенофобию и антиисламские настроения как однозначно западный феномен, которому нет места в гармоничной, многоконфессиональной и многоэтнической Российской Федерации.

Однако за завесой толерантности скрываются осязаемые свидетельства расизма и ксенофобии, которые с особой интенсивностью проявляются в русском языке и повседневной жизни. В разговорной речи немало уничижительных упоминаний о внешности, обычаях и традициях северокавказцев (SOVA Centre, Xenophobia, Freedom of Conscience and Anti-Extremism in Russia, Moscou, 2009).

Официальный дискурс об исламе и мусульманах в России многогранен. В 2017 году в своем выступлении на Сочинском молодежном форуме президент РФ Владимир Путин произнес длинную речь о России как защитнице белого, христианского народа:

«Посмотрите, что происходит в мире (...) белое христианское население Соединённых Штатов Америки уже находится в меньшинстве (…). Как мы знаем, Россия простирается на огромной территории и расположена между Западом и Востоком. Это евразийское пространство. Но с культурной точки зрения, в том числе с языковой, все это (...), без вопросительного знака, европейское, люди, живущие здесь, являются носителями европейской культуры. Я говорю это потому, что нам необходимо сохранить все это, если мы хотим сохранить центральное положение в мире. Я не имею в виду вооруженный конфликт, мы можем найти другие средства».[4]

В этом достаточно обширном и интересном выступлении можно выделить ряд существенных постулатов, однако особого внимания заслуживает культурно-религиозный контекст, в котором Президент Российской Федерации воспринимает нехристианское население как культурно однородное. Дискриминационное и в то же время мессианское содержание путинского дискурса не только показательно для официальной российской риторики, но и ясно показывает восприятие и опасения российской общественности по отношению к исламу в целом и кавказским мусульманам в частности.

Официальный российский дискурс об исламе по содержанию не отличается от царского или коммунистического видения. Тлостанова называет это «расиализацией ислама».[5] То, что в XIX веке называлось «татарин» и означало мусульманина любой национальности и деноминации, сегодня является синонимом слова «черный» и относится к собирательному северокавказскому народу.

Следует отметить, что в современной России существуют два формально противоречивых, но по сути идентичных видения ислама и мусульман. С одной стороны, существует организованное движение, последователи которого открыто враждебно относятся к идее социально видимого ислама. По их мнению, русские, славянские, европейские и вообще христианские ценности не имеют ничего общего с исламскими народами, а их мирное сосуществование с утопистами представляет реальную опасность. Насильственные действия ультранационалистов, особенно в столице, вызывают медиа-резонанс.[6] С другой стороны, официальный кремлевский дискурс об исламе и «укрощении» мусульман озвучивает сам президент. В 2017 году Владимир Путин на открытии крупнейшей мечети России и Европы сделал следующее заявление:

«Важно, чтобы все мусульмане получали образование в соответствии с ценностями традиционного ислама, чтобы нейтрализовать все попытки обратить мусульман в идеи, чуждые истинному исламу».[7]

Идея подчинить ислам и мусульман – хорошо известный феномен для российской политики. Однако видение Путина как главы государства, который должен «защищать» российских мусульман, число которых достигает двадцати миллионов и подавляющее большинство из которых являются жителями Северного Кавказа, представляет собой современную вариацию этого феномена. Подобно бывшим имперским объектам, современные мусульмане продолжают «нуждаться» в директивах сверху и «правильных» ориентирах. Образ мусульман как монолита является краеугольным камнем официального дискурса. Их иерархическая интеграция в «Русский мир» является закономерным результатом этого дискурса.

Официальный дискурс: государство и младшие «братья»

Современный официальный дискурс представляет Северный Кавказ неотъемлемой частью российского государства. Отрывок из выступления Владимира Путина на Форуме народов Кавказа в 2004 году:[8]

"Северный Кавказ - многонациональный, но единый - является центром русской духовной культуры. И все попытки разъединить это единство встречали сильное сопротивление, в том числе и со стороны самих кавказцев. Судьба народов России и народов Кавказа едина».

Похожий настрой мы видим в речи Владислава Суркова, бывшего главы администрации президента России, где он обращается к молодежи, собравшейся в Грозном:[9]

"Кавказ — фундаментальная составляющая российского государства; Кавказ – краеугольный камень, опора России. [..] Сегодня есть люди, которые задаются вопросом, нужен ли России Кавказ. У правительства государства по этому вопросу непоколебимое мнение – Северный Кавказ является неотъемлемой частью России."

Приведенные выше цитаты перекликаются с доминирующим историческим взглядом на сопротивление народов Кавказа и наследие, оставшееся от этого сопротивления. От прошлого, полного противоречий между Россией и Северным Кавказом, современность сохранила лишь слова побеждённого и сложившего оружие имама Шамиля: "Присоединяйтесь к Российскому государству; живите в мире с его народом!»[10]

Те, кто задаются вопросом «нужен ли России Кавказ», принадлежат к двум разным идеологическим лагерям. Мы можем грубо назвать эти два лагеря консерваторами и либералами. Несмотря на идеологические различия, их отношение к Северному Кавказу объединяет множество общих вопросов. Среди них:

- непропорциональное распределение финансовых ресурсов от центра к периферии - «Хватит кормить Кавказ»;

- растущая миграция северокавказской молодежи с периферии в центр - «Понаехали».

В отличие от двух упомянутых выше лагерей, чьи взгляды на эти вопросы обсуждаются вокруг негативных стереотипизаций о северокавказцах, официальный дискурс является попыткой создания позитивной стереотипизации.  Выдержка из обращения Путина:

"Давайте обсудим, что значит «Хватит кормить Кавказ»? Что это значит? Означает ли это, что нам не следует инвестировать в развитие республик Северного Кавказа? [...] В этом случае, что мы можем сделать? Нам их изгнать?[11] И что происходит после этого? Куда они пойдут? Они присоединятся к преступным группировкам. И что мы будем делать после этого? По этому сценарию молодые люди больших российских городов и молодые люди Северного Кавказа будут вынуждены воевать друг с другом, убивать друг друга. Это будет война между братьями в буквальном смысле."  Упомянутые слова позволяют сделать несколько интересных наблюдений. Во-первых, тон Путина продиктован патернализмом. Россия, как старшая, обязана «заботиться» о младших, немногочисленных северокавказских «братьях». В противном случае последние могут сойти с правильного пути и снова начать трагическую для России войну. Межбратская война, подчеркнутая президентом, содержит в себе элемент рациональности наряду с внушением иррациональной опасности. Давнее сопротивление жителей Северного Кавказа российским имперским завоеваниям и две недавние чеченские войны все еще свежи в памяти российской общественности. Однако здесь мы должны обратить внимание на реальную угрозу, которую представляет Путин. По его видению, у северокавказской молодежи есть только два возможных выбора – существовать в России и в подчиненном положении у россиян или вести криминальную жизнь. Этот фатализм апеллирует к реальным и воображаемым страхам российской публики. А «северокавказские братья» опять возвращаются на свое социально и географически детерминированное место.

Альтернативный дискурс: мифы, которые устанавливают доминацию

В отличие от официального государственного дискурса, ограниченного электоральными и геополитическими факторами, альтернативный дискурс в России гораздо более свободен в выражении негативных сентиментов в отношении Северного Кавказа и его жителей.

Голосом этих сентиментов на протяжении многих лет был ныне покойный Владимир Жириновский, бессменный лидер ЛДПР. Заявления Жириновского бескомпромиссно обвиняют северокавказцев в ненависти к России и считают финансовый фактор единственным сдерживающим фактором этой ненависти:

«Кавказцы нами пока не интересуются, их интересуют только наши деньги и возможности. Они строят дворцы, курорты - используют наши деньги по максимуму. Однако в перспективе они хотят организовать "оранжевую революцию" на Кавказе, они хотят завоевать Кавказ".[12]

Жириновский, который на протяжении нескольких десятилетий был главным оппозиционером российской правящей партии, предстает как "политик-пророк" - он сообщает русскому народу о "тайных заговорах" кавказцев:

«Их время еще не пришло, они сейчас заняты скупкой земель от Каспия до Азовского моря. И когда они завершат эту работу, они обратятся к Западу с просьбой получить независимость; Мусульмане соответственно близки Турции, Саудовской Аравии и Ирану[..] Что такое Дагестан? Большую часть населения Дагестана составляют люди тюркского происхождения: аварцы, кумыки, ногайцы; А Карачаево-Черкесия? - Карачаевцы тоже тюрки. Нетюркские народы Кавказа – чеченцы, адыгейцы, кабардинцы [...] вскоре потребуют независимости и создадут Имарат Кавказ. Мы потеряем юг России».

Помимо фактуалной поверхностности, в упомянутом дискурсе четко указано, кто такие «мы» и «они» в современной России. Несмотря на лояльность северокавказских республик к правящей политической элите России, северокавказцы, как индивиды и коллектив, никогда не являются самодостаточными, чтобы существовать на равных в российском обществе. В российском информационном поле северокавказец никогда не живет в настоящем. Они оживают в ужасающих битвах прошлого и будущего, где царят еще нереализованные фантазии.

Наряду с Жириновским, Александр Проханов - журналист и один из главных сторонников царской России - на протяжении десятилетий считался доминантной фигурой в российском медиапространстве. Отрывок из выступления Проханова на телеканале Россия в 2017 году:

"Чеченцы по своей природе пассивный народ. Но в последнее время мы наблюдаем беспрецедентную трансформацию Чечни и чеченцев. Мы являемся свидетелями рождения нового поколения чеченцев. Они лучше своих предшественников. Им предстоит победить своих собственных демонов - преобразованиями внутри чеченского общества. Они смогут стать нацией только вместе с Россией."[13]

Несмотря на упомянутые выше различия, отличающие альтернативный дискурс от официального, рассмотрение его на уровне содержания дает основание думать, что это две стороны одной медали. Идеологические истоки северокавказской культуры несовместимы с «западной, цивилизованной и христианской» Россией. Разница заключается лишь в механизмах преодоления этих воображаемых различий.

Либеральная Россия и Северный Кавказ: исключение во имя прогресса

Особый интерес представляет российское либеральное крыло – один из видных акторов российского новостного ландшафта. Либеральный дискурс в русскоязычном контексте порождает множество парадоксальных взглядов, включая ультранационалистические и ксенофобские сентименты.

Нарратив либеральной России можно охарактеризовать следующим образом: этнические и культурные различия между «европейской» и «азиатской» частями России непреодолимы и непримиримы. Основная задача либеральных и прогрессивных сил – полная интеграция российского общества в строительство «Европейской России». В этом идеалистическом сценарии будущее «азиатской России» – религиозных и этнических меньшинств – выглядит туманным.

Либеральный российский дискурс вокруг Северного Кавказа стал особенно активным в период активной политической деятельности Алексея Навального. Вместе с этим, Навальный был одним из ведущих медиа-деятелей протестных выступлений, где вместе с ультранационалистами протестующие требовали сокращения/прекращения финансовых донаций республикам Северного Кавказа, с лозунгом - «Хватит кормить Кавказ!»

Одним из показательных примеров отношения либеральной России к северокавказцам является телепередача, прошедшая накануне президентских выборов 2012 года на платформе либерального медиахолдинга «Сноб». Программу вела Ксения Собчак, оппозиционный журналист, а позже политический деятель. Участники дискуссии: Алексей Навальный, Максим Шевченко, Борис Немцов, Антон Красовский, Геннадий Гудков и другие.[14]

Эпизод 1:

К. Собчак: На ваш взгляд, какой регион примет наиболее активное участие в выборах?

Б. Немцов: Чечня - 120% (Овации и аплодисменты в студии)

Эпизод 2:

А. Навальный: «Хватит кормить Кавказ» — это логичный лозунг. Конечно, это не главный пункт нашей предвыборной программы, но об этом надо сказать. [..] Я верю в этот лозунг и открыто беру за это ответственность, поскольку это вопрос стратегической коллаборации – с одной стороны есть партия воров и жуликов, а с другой – племенные тираны, которым мы предоставили неограниченную власть. Мы предоставляем им огромную финансовую поддержку; они крадут у нас эти деньги. [..] Они тратят эти деньги как дикари. В ответ «Единая Россия» получает 90% голосов в этих регионах.

Эпизод 3:

М. Шевченко: Я вам объясню, что на самом деле происходит на Северном Кавказе, потому что здесь есть люди, которые никогда не осмелились бы ступить на Кавказ.

Эпизод 4:

А. Навальный: Никто не потерпит, чтобы органы местного самоуправления - субъекты Российской Федерации - были окружены людьми в костюмах полицейских, которые на самом деле являются лесными грабителями. Чечня де-факто не является частью Российской Федерации; В Чечне нет ни закона, ни порядка.

К. Собчак: А что вы предлагаете - полную сепарацию?

А. Навальный: Необходимо вернуть нам Чечню.

М. Шевченко: Алексей, скажите, когда вы последний раз были в Чечне? Вы уже были?

А. Навальный: Я никогда не был в Чечне.

Мы можем объединить анализ этой телевизионной программы вокруг следующих пунктов:

• «Мы» и «Они»: эти местоимения выражают разницу между приемлемым и неприемлемым в политическом дискурсе. Между действующими акторами, по разные стороны которых распределяются морально «хорошие» и «плохие» роли, проводится определенная разделительная линия. Словесные попытки подчинить себе Северный Кавказ очевидны - мы кормим Кавказ - поэтому – нам надо прекратить. Рассматриваемые через эту призму, кавказцы изображаются как банальные пользователи российских политических и экономических достижений, паразитические коллективы, не обладающие самостоятельностью, независимыми навыками осуществления перемен.
• Акцент на Чечне: несмотря на религиозное и этническое многообразие Северного Кавказа, дискуссия постоянно возвращается к Чечне как к особо чувствительной области имперской, советской и постсоветской российской памяти.
• Ориенталистские тропы: лесные грабители, дикари и т. п. Он непрерывно представляет слушателям неизменных протагонистов Северного Кавказа. Архетип горца, созданный в результате совместного творчества русских писателей, художников и этнографов XIX века, живет в неизменном портрете чеченца, дагестанца XXI века.
• Драматизация: из программы, вышедшей в эфир в 2012 году, мы узнаем, что Чечня по-прежнему остается зоной повышенного риска. Подобного рода дискурс способствует формированию ошибочных представлений о регионе в целом и в то же время делает население Северного Кавказа, особенно молодежь, объектом негативного отношения. Для достаточно значительной части молодежи ярлык «опасные люди» и «опасное место» весьма привлекателен и является одним из источников косвенной интернализации этих стереотипов.
• Поверхностные рассуждения: подавляющее большинство представителей российской либеральной элиты (за исключением Бориса Немцова, принимавшего активное участие в процессе российско-чеченских переговоров) не полагаются на информацию и опыт, полученные из первых источников. От Навального мы узнаем, что он «никогда не был в Чечне».

Риторика Алексея Навального по поводу Северного Кавказа несколько смягчилась. Несмотря на это, Навальный долгие годы оставался верен своим подозрениям и всеобщему недоверию.[15] В 2017 году, общаясь с Юрием Дудем, на вопрос журналиста, каков его план решения кавказского вопроса, он в смягченном тоне, но с непоколебимой позицией акцентирует внимание на правителях кавказских республик и их коррумпированности:[16]

"Для меня республики Кавказа и кавказский вопрос ничем не отличаются от российского вопроса. Просто там дела обстоят еще хуже. Их зарплаты меньше, их коррупция хуже. [..] Кавказу нужно то же, что и России, только больше."

Акцент на коррумпированных лидерах, конечно, не нов. Однако интересна та часть заявления Навального, где он ставит знак равенства между «кавказским вопросом» и «российским вопросом». Понятно, что для российского либерального общества вопрос независимости Северного Кавказа не подлежит обсуждению. Этот дискурс характеризуется удивительным единством с государственным и альтернативным дискурсом – взглядом сверху вниз; попытка решить «вопрос», соблюдая все правила субординации.

Отдельного упоминания заслуживает персонаж Ксении Собчак. Собчак, которая была соперником Владимира Путина от либерального крыла во время президентской кампании 2018 года, относительно поздно появилась на российской политической сцене. После карьеры журналиста (большая часть которой состояла из российских аналогов западных реалити-шоу) она неожиданно стала лидером фрагментированной местной оппозиции. Визит Собчак в Грозный, столицу Чеченской Республики, в 2018 году был встречен неоднозначной реакцией местных жителей. Причиной этого во многом можно назвать критику Собчак президента Чечни Рамзана Кадырова, однако такое объяснение поверхностно и вырвано из контекста. Дискурсивные практики либеральной оппозиции косвенно приравнивают северокавказских лидеров к общей северокавказской культуре и населению. Поэтому искреннюю антипатию местных жителей к Собчаку, Навальному и другим нельзя рассматривать как политически ангажированную реакцию. Одновременно с развитием цифровых медиа Собчак перешла и в интернет-пространство. Ее интервью с дагестанскими сестрами, избежавшими строгих традиций и религиозных ограничений, посмотрели более миллиона человек.[17] При этом в сентябре прошлого года она посетила Дагестан и с песней «Это Кавказ» исполнила т.н. "лезгинку".

На примере трех упомянутых выше идеологически различных групп мы отчетливо видим, что информация, циркулирующая в российских медиа по Северному Кавказу, сводит в одном пространстве полюса скрытого/неприкрытого патернализма и этнокультурных стереотипов. В результате возникает феномен, который Ноам Хомский блестяще рассматривает в своем фундаментальном труде «Производство согласия. Политическая экономия массмедиа».[18] Российское медиапространство через официальный, альтернативный и либеральный дискурс выводит на первый план стереотипы и прежние негативные установки, окружающие коллективную идентичность подчиненных республик, и соответственно «формирует согласие» о прошлом, настоящем и будущем северокавказцев в Российской Федерации.