• Перевод на русский язык: Роланд Раики

Вступление

С начала грузино–абхазской войны 1992 года прошло 30 лет. Война, длившаяся 13 месяцев и 13 дней, закончилась поражением грузинской стороны. С тех пор в моей жизни непрерывно существуют два паттерна: прошлое войны и беженцы. Я постоянно слышала от родственников рассказы о том, как сказка о песчаной сухумской набережной сменилась запахом ванной комнаты в общежитии, пальмы и магнолии на бетонные джунгли, свой дом на чужой. Я тоже жила в чужом (у родственников) доме. Когда я говорю о доме родственников, я имею в виду чужой дом, потому что они тоже были беженцами и жили в чужом доме. Парадоксально, я навещала людей, которые сами были гостями. Дом, в котором мы жили, был очень большим и старым. Когда я выросла, я в шутку называла этот дом «Grand Hotel Abkhazia», но красивые и яркие цвета, характерные для Уэса Андерсона, не доминировали в нашем «отеле». Все наши родственники, соседи или просто знакомые, приехавшие из Ингури за социальной помощью, за продуктами или к врачу, приходили в этот дом и ночевали здесь. Столетний дом, хранивший историю других людей, стал убежищем для беженцев.

В нескольких абзацах трудно погрузиться в истории, которые всегда состоят из двух темпоральностей: жизни до войны и жизни после войны. Истории беженцев из Абхазии могут быть душераздирающими, грустными и даже скучными для некоторых. Но то, что было написано и сказано до сих пор, никогда не сможет полностью передать ежедневную боль и трудности, через которые проходят эти люди. Боль вызвана потерей дома, нахождением вдали от родного окружения, родственников, друзей. Истории моей семьи, родственников и респондентов тоже такие, полные боли, грусти и ностальгии.

Даже по прошествии 30 лет вопросы расселения вынужденных переселенцев из Абхазии по-прежнему остаются проблемой, что делает интересным изучение различных аспектов их переселенческого опыта в условиях затянувшегося изгнания. В связи с этим одним из интересных для изучения феноменом является дом, а именно опыт проживания вынужденных переселенцев в «чужом доме» после того, как им пришлось покинуть свой в Абхазии.

Есть много исследований о беженцах в местном и международном академическом пространстве. Однако в основном они описывают их жилищные условия, социально-экономические проблемы и вызовы, с которыми сталкиваются вынужденно перемещенные лица в период изгнания. Многие из них изучают феномен дома, хотя их фокус сосредоточен на материальных и физических измерениях жизни, в то время как это исследование также делает акцент на чувственных аспектах.

Целью исследования было описание практики и опыта вынужденно перемещенных лиц (беженцев) из Абхазии, проживающих в Тбилиси, лишившихся своего дома и создающих чувство родства на новом месте, изучение чувственных и материальных аспектов, характеризующих этот опыт. Исходя из цели исследования, исследовательские вопросы были сфокусированы на таких вопросах, как: осмысление концепции дома в двух пространственных контекстах - старом "своем доме" и новом - "чужом доме", как беженцы создают новый "свой дом" в чужой среде, как беженцы воспринимают феномен родства и как он материализует практики и опыт родства на нынешнем месте жительства.

Методология

Эта статья основана на исследовании, подготовленном мной в период с марта по июль 2022 года в рамках моей магистерской диссертации. Исходя из специфики исследуемого вопроса и для достижения цели, поставленной исследованием, был выбран особенный подход. В частности, в рамках подхода, с целью комплексного изучения вопроса, были скомбинированы два дизайна - феноменологический и этнографический.

В качестве методов сбора данных использовались два метода: биографически-нарративное интервью и включенное наблюдение.

Полевые работы включали наблюдение за поселениями беженцев, их домами, дворами, внутренними помещениями домов и ежедневной рутиной, а также сбор визуальных материалов. Участники исследования были отобраны по т.н. "принципу снежной команды". Отобранные респонденты – вынужденные переселенцы из Абхазии, проживающие в Тбилиси, которые в настоящее время проживают в различных жилищных условиях, в том числе в коллективных центрах («Гостиница Грузия» и поселке для вынужденных переселенцев в Цхнети), частных домах и съемных домах, которые хорошо помнят Абхазию и дома, которые они там оставили.

Данное исследование имеет некоторые ограничения, исходя из того, что я подходила к респондентам по "принципу снежной команды", опрошенные респонденты находятся в более или менее похожей с социально-экономической точки зрения реальности. Результаты исследования могут быть иными в группе беженцев, добившихся большего успеха в принимающем обществе, и их представления и опыт могут быть иными. Большинство опрошенных составляют женщины. В связи с тем, что исследование связано с домом и переживаниями вокруг него, мужчины во многих случаях отказывались от участия в исследовании. Поэтому можно сказать, что в результатах исследования слышен голос переселенцев - женщин из Абхазии.

Политика предоставления жилья для вынужденно перемещенных лиц

В 90-е годы государство отреагировало на массовый приток вынужденных переселенцев из Абхазии выделением общественных зданий под временное пристанище. Это было временное решение без долгосрочного плана, основанное на предположении, что беженцы смогут вернуться домой. В связи с тем, что до 2007 г. правительство ориентировалось на концепцию возвращения, уровень местной интеграции беженцев был существенно низким, поскольку расширение роли местной интеграции было бы несовместимо с концепцией возвращения. Даже если бы беженцы смогли ассимилироваться в местную общину и имели достойные условия жизни в тогдашних местах временного размещения, они были бы менее склонны возвращаться (Kabachnik et al. 2015, 6). Коллективные центры для беженцев не являются жилыми корпусами. Они спроектированы как административные, образовательные и рекреационные объекты, поэтому не отвечают базовым стандартам проживания, так как отсутствуют такие фундаментальные удобства, как канализация, газовые сети и водоснабжение (Mathema et al. 2015, 79-80). С помощью донорских агентств, международных и местных неправительственных групп правительство Грузии за эти годы создавало и совершенствовало законодательную и нормативную базу для решения проблем вынужденных переселенцев. Закон о беженцах (который первоначально вступил в силу в 1996 г и с годами в него несколько раз вносились поправки) и Государственная стратегия в отношении вынужденных переселенцев (которая была принята в 2007 г. До этого Грузия не имела четкой стратегии долгосрочного переселения беженцев). Государственная стратегия, в свою очередь, дополняет закон о беженцах и отражает твердую приверженность правительства руководящим принципам (Funke and Bolkvadze 2018, 13). В этом документе рассматриваются все важные для беженцев вопросы, в том числе жилищные, трудоустройство, социальные вопросы и юридический статус (План мероприятий по реализации государственной стратегии в отношении вынужденно перемещенных лиц - беженцев с оккупированных территорий Грузии на 2012-2014 гг.). В результате совершенствования Закона о беженцах, разработки государственной стратегии и через 5 лет, в 2013 году, разработки критериев удовлетворенности беженцев жильем, с 2013 года по настоящее время более 27 000 семей беженцев получили жилье. (Агентство по беженцам, экомигрантам и обеспечению прожиточного минимума).

Несмотря на все это, почти 50% беженцев до сих пор не обеспечены долговременным жильем, если государство продолжит обеспечивать жильем нынешними темпами, то для обеспечения жильем всех беженцев потребуется не менее 20 лет (IDFI 2022). В отчете Всемирного банка за 2016 год говорится, что даже те беженцы, которым государство предоставило долгосрочное жилье, по-прежнему уязвимы и часто нуждаются в финансовой и нефинансовой поддержке. Беженцы по-прежнему сталкиваются с рядом проблем. Изоляция и исключение из социальных сетей, отсутствие средств к существованию, слабое здоровье и т. д. по-прежнему являются проблемами. (World Bank 2016). Согласно отчету Народного защитника за 2020 год "О состоянии защиты прав и свобод человека в Грузии", большое количество беженцев живут в тяжелых социальных условиях. О проживании в нечеловеческих условиях свидетельствует и тот факт, что из 90 объектов, оцененных экспертами, 71 представляют собой повышенную угрозу для жизни и здоровья, а остальные 19 находятся в частной собственности беженцев и больше не проверяются агентством. По данным на 2020 год, спустя 28 лет после переселения, более 40 тысяч из более чем 91 тысячи перемещенных семей все еще ждут предоставления жилья (Народный защитник Грузии, 2020).

О тяжелом социальном положении беженцев свидетельствует и статистика 2018 года, согласно которой только 5,5 процента из 108 000 беженцев, проживающих в Тбилиси, зарабатывают более 1 250 лари в месяц (IDFI 2018, 5). Если мы посмотрим на проект закона Грузии, то увидим, что ежемесячное пособие вынужденных переселенцев составляет 45 лари, а прожиточный минимум в стране, по последним данным 2022 года, составляет 241 лари. (Национальная служба статистики Грузии).

Теоретические рамки

«Дом» всегда был областью интересов ученых. Учитывая, что концепция дома охватывает множество различных аспектов жизни людей, неудивительно, как много различных способов появилось в дисциплине исследований дома, которые касаются людей, сообществ и мест. В результате слово «дом» ассоциируется с разными значениями, и его семантическая нагрузка у каждого из нас разная.

В результате теоретических дискуссий о понятии дома в различных исследованиях, дом следует понимать как многомерный термин. "Дом одновременно материален и воображаем", он включает в себя "культурные нормы и индивидуальные фантазии". Дом определяется отношениями места и принадлежности, определенными видами отношений, значений и эмоций. "Дом сочетает в себе память и тоску, идеальное, эмоциональное и физическое, пространственное и временное, локальное и глобальное, положительное и отрицательное" (Blunt and Dowling 2006, 22; Rapport and Dawson 1998, 8; Saunders 1989).

Важно различать друг от друга родной дом (англ. home) и физический дом (англ. house).[1] Родной дом включает в себя не только физические и материальные вещи, но и эмоции, отношения, социальные и культурные ожидания (Mallett 2004, 62-89). А физический дом, наоборот, только физический; Это «кирпич и раствор» (Easthope 2004, 128-138). Родной дом и физический дом, несмотря на их различия, связаны друг с другом. Взаимодействие с физическими аспектами, такими как строительство, дизайн, «создание дома» имеет важное значение для ощущения родства (Heideger 1975, 149). Иногда физический дом может быть самым важным для чувства родства, потому что «дом — это сочетание чувств и привязанностей, некоторые из которых связаны с физическим зданием, дающим убежище в разное время и в разных местах» (Blunt and Dowling 2006, 10).

Что касается взаимосвязи между родным домом и физическим домом как жилым пространством, мы можем прибегнуть к следующей рефлексии: «Дом находится в пространстве, но это не всегда фиксированное пространство. Дом начинается с контроля над определенным пространством. Дом — это не только пространство, он также имеет временную структуру, обладающую эстетическими и нравственными качествами, населяющими это время и это пространство» (Rapport and Dawson 1998, 6; Douglas 1991, 289).

Альфред Шюц в своей работе «Возвращающийся домой» предлагает нам понимать дом как нулевую точку системы координат, которую мы присваиваем миру, чтобы найти в нем свое место. Символическая характеристика понятия "дом" эмоционально красочна и трудно поддается описанию. Дом означает разные вещи для разных людей. Это может быть: родной язык, семья, друзья, любимые пейзажи и песни, которые пела нам мама, знакомые вкусы, привычные вещи и привычки - словом, особый жизненный путь, который состоит из маленьких и обыденных, дорогих нам элементов (Schuetz 1945, 370). Вместе с этим социолог подчеркивает, что дом приобретает разное значение для человека, который никогда его не покидает, для того, кто живет вдали от него, и для того, кто возвращается в него (Schuetz 1945, 370). В различных контекстах затяжного перемещения Брун и Фабос предлагают три определения дома: (1) «дом» как повседневная практика ведения домашнего хозяйства, (2) «дом» как ценности, воспоминания и личные чувства по поводу определенного места и (3) «дом» как политический и исторический контекст, в котором дом понимается в текущих глобальных процессах (Brun and Fábos 2015, 6). Первая дефиниция относится к повседневным практикам, рутине, социальным связям, которые привязывают людей к определенному месту. Следующее определение предполагает идеализацию дома, идеального дома, о котором мечтают многие беженцы (Brun and Fábos 2015, 12-13). Представления об идеальном доме часто основаны на ностальгических или романтических представлениях о доме. Некоторые ученые считают, что идея идеального дома игнорирует реальный дом, хотя Шелли Маллетт возражает этому вместе с другими учеными, которые утверждают, что «дом как идеал и дом как реальность являются неотъемлемой частью социальной конструкции этого термина». Таким образом, представления о реальном и идеальном доме или о реальном и воображаемом доме не являются взаимоисключающими, а скорее взаимно определяющими понятиями и переживаниями (Mallett 2004, 69-70). Этот тип концептуализации позволяет нам увидеть связь между потерянными домами беженцев в прошлом и их желанием иметь идеализированный дом в будущем.

Отношения между прошлым и будущим, объединенные воспоминаниями и ностальгией, до сих пор существуют среди беженцев и осуществляются в настоящем. Хотя рассказы о потерянном доме можно охарактеризовать как ностальгические, они гораздо шире и ориентированы как на настоящее, так и на будущее, позволяя вынужденно перемещенным лицам обосноваться в конкретном месте. Память формируется посредством нарративов, и люди могут использовать коллективные воспоминания, чтобы заново представить себе новый дом в настоящем, воспоминания, в свою очередь, имеют значение, потому что они могут преобразовать настоящее (Booth 2006; Massey 1992, 14). Как утверждает Ахмед (1999), мы не просто делимся прошлым, домами или сетями, но создаем объекты нашей памяти (Ahmed, 1999). Представления об идеальном или идеализированном доме часто фокусируются на ностальгические представления как понимание непродуктивной тоски по утраченному, однако это не означает пребывания в пассивном состоянии. Напротив, ностальгия помогает беженцам создать "чувство родного", преобразовывая свой прошлый дом, чтобы лучше адаптироваться к повседневной жизни в период вынужденного перемещения (Brun and Fábos 2015, 7). Ностальгия часто определяется во времени, а не в пространстве, вызывая в воображении образы прошлого дома, который остается неуловимым объектом тоски и точкой возвращения (Blunt 2003, 735). Ностальгия по прошедшему времени и потерянному дому, который можно рассматривать как идеализированное прошлое, приводит к надежде вернуться домой. Надежда на возвращение, как описал ее Брун в исследовании беженцев из Абхазии, "сильное чувство временности формирует восприятие людьми дома как места, которое они покинули" (Brun 2015, 46).

Несмотря на длительное вынужденное переселение беженцев из Абхазии, из-за которого им приходится жить в сложных социально-экономических условиях, что, в свою очередь, противоречит счастливой и осмысленной жизни беженцев в прошлом (Toria et al. 2019, 440), несмотря на самые большие материальные и нематериальные потери, вынужденные переселенцы из Абхазии до сих пор продолжают жить недалеко от своего дома - в новых домах - в «чужих домах» и пытаются восстановить собственный мир, который остался в прошлом. Затянувшееся перемещение беженцев, кажется, застряло во времени — прошлом, настоящем и будущем, и их положение можно охарактеризовать как состояние неопределенности и лиминальности (Брун и Фабос, 2015, 10–12).

Важно понимать дом в двух его значениях: дом как временное жилище и дом как родной и постоянный дом, вдали от которого человек может находиться годами. Это позволяет нам думать о доме как о постоянном, фиксированном и неподвижном, но в то же время изменчивом и временном, в котором человек движется и путешествует. Движение само по себе участвует «в формировании сложных и условных пространств жилья» (Ahmed 2000, 88).

Центральное место в этой статье занимает концепт дома, рассматриваемый с разных перспектив. Однако в качестве основной теоретической базы в работе взята концепция путешествия домой Шелли Маллетт. В критическом обзоре интердисциплинарных исследований значения «дома» Шелли Маллетт связывает идею дома с путешествием (Mallett 2004, 62). Дом как многомерная концепция, метод размещения времени и пространства в субъективности, который «не может быть отождествлен ​​только с убежищем, физическим домом или домашним хозяйством», таким образом, состояние дома не ограничивается физическим состоянием (Mallett 2004, 79). Однако, в то время как более нюансные исследования признают, что «границы места и/или дома проницаемы и нестабильны» (Mallett 2004, 70) и, следовательно, избегают отождествления дома с физическим домом, ясно, что символические, динамические и социальные аспекты дома, как правило, связаны с конкретным местом или территорией. Концепция путешествия домой как концептуализация создания дома хорошо перекликается с этим исследованием, и поэтому в статье будут проанализированы результаты исследования, основанного на идее путешествия домой. Потому что, как утверждает Маллетт, это отражает опыт вынужденных мигрантов, когда они являются беженцами и ищут новый дом. Дом описывается как путешествие между первоначальным, идеальным или будущим домом, и процесс перехода, в свою очередь, непрерывен. Дом как путешествие, объединяет концепцию создания/делания дома и рассматривает дом как место происхождения и назначения (Mallett 2004, 77).

Для описания пространств, в которых живут беженцы, а также для анализа опыта создания "чувства родного", в статье используется концепт “Unhomely” Яэль Наваро-Яшина с двумя значениями последнего (1) как "неродной/недомашний" и (2) как "странный или жуткий". Наварро-Яшин заимствует этот концепт «unheimlich» у Фрейда, который Фрейд рассматривает как психическое состояние, которое может привести к чувствам страха и жути. Наварро-Яшин же использует эту ситуацию для исследования амбивалентных аффектов, проявляющихся в присвоении чужих территорий и домов на Северном Кипре (самопровозглашенном государстве), что обусловлено контекстом конкретных жилищ и связано с историями, насилием и личными травмами. Наварро-Яшин говорят о неродном/странном как о постоянном аффекте, который люди, живущие в чужих домах (особенно женщины), постоянно пытаются подчинить себе и сделать родным. Чужой дом, чужая мебель, чужие вещи, чужая и неродная среда способствуют возникновению практик делания дома, создания "родного", определенных попыток преодоления чувства чуждости. И это пытаются сделать путем переноса практики, которые они практиковали в своей довоенной жизни. Например, они уделяют пристальное внимание рутинной уборке дома, чтобы преодолеть влияние, которое ощущают, живя в чужом доме, ухаживают за своим садом, по вечерам они выносят телевизор во двор и вместе смотрят его, вешают свои фотографии, фото своих детей и внуков рядом с фотографиями настоящих хозяев дома, а также вещи, которые успели забрать во время война. Один из хозяев Наварро-Яшину сказал: «Я никогда не относился с теплотой к этому дому», «Это не наш дом». Что указывает на повседневную жизнь проживающих там людей, на неродную среду в их доме, которая стала неотъемлемым аспектом нынешнего дома турок-киприотов. Кипрские дома, заброшенные, переданные и присвоенные беженцами, показывают нам дом с другого ракурса; Появляются дискомфорт, тревога и конфликт между человеком и домом (Navaro-Yashin 2012, 176-188).

Анализ результатов

Прошлое: Родной дом как рай  

Возможно, многие задумаются, что же такого магического в Абхазии, или в тех домах, о которых беженцы годами переживают, что не позволяет им начать новую жизнь и устроить свое будущее на новом месте. В данном случае важна концепция самого места. Согласно Гиерину, «место» следует рассматривать в трех аспектах: географическое положение, материальная форма, значение и ценность (Gieryn 2000, 464–465); Сочетание этих понятий делает «место» местом. Географическое положение важно, потому что оно используется для определения того, что и где находится. Эта концепция дает людям ощущение направления и местоположения. Материальная форма — это физическая сущность места, например, созданное человеком здание. Наконец, значение и ценность места — это общее значение места или его психология (Gieryn 2000, 464–465). Место — это не пространство; Пространство может быть представлено как расстояние, размер, направление — как правило, это описание геометрических объектов. Однако пространство может стать местом, если оно наполнено культурными практиками, вещами, ценностями и, конечно же, людьми. Люди, живущие в конкретном месте, как правило, испытывают сильное и уникальное влияние, которое это место оказывает на его жителей. Каждое место оказывает свою уникальную и независимую силу влияния, которая, соответственно, формирует социальную жизнь. С другой стороны, здание, построенное в конкретном месте, само по себе является материализованной структурой и историей. Именно здесь скрыт ответ на вопрос о том, почему конкретное место и конкретный дом так важны и ценны для беженцев. Потому что их место уже определено, их дом уже построен, их история уже сложилась в Абхазии, поэтому им трудно принять что-то новое. Они застряли во времени и пространстве, между идеальным прошлым и неопределенным будущим. Они зарезервировали свое будущее во временном жилье, съемных квартирах и собственных, но не родных домах. Когда люди вынуждены покидать свои дома, они также вынуждены отказываться от плодов многолетних экономических усилий. Помимо того, что им приходится уходить из дома, они также оставляют социальные связи, которые становятся для них недоступными. «Потеря дома — это не только потеря крыши, это также означает потерю отношений и людей, которые создали счастливое прошлое», — говорит один из моих респондентов.

Даже в настоящем беженцы говорят в прошедшем времени, цепляясь за прошлое и тем самым подчеркивая плохие условия и лишения, пришедшие на смену «устроенной» и счастливой жизни. Прошлое является самым ценным для беженцев, и именно прошлое определяет их настоящее и будущее. Нынешний «чужой дом» и оставленный в Абхазии «свой дом» созданы друг другом. С одной стороны, нынешнее жилье ценится в сравнении с потерянным домом, и наоборот, дома, оставшиеся по ту сторону Ингури, «построены» в соответствии с текущей реальностью беженцев.

Дом, помещенный в прошлое, - это рай, который в настоящее время для них недоступен. Невозможно забыть слова 82-летней женщины, беженки из Абхазии "Мы жили в раю, прежде чем нас ввергли в ад". Для беженцев из Абхазии дом понимается в следующих значениях: (1) Абхазия как дом и (2) дом, оставленный в Абхазии, как настоящий и родной дом. С домом, который они оставили в Абхазии, они связывают такие чувства, как: счастье, любовь, удовлетворение, стабильность, "чувство родного". Для них это "настоящий" дом, который им пришлось покинуть. Это дом, который является для них родным, а не тот, в котором им сейчас приходится жить. Это связано с качеством жизни и социальными отношениями, которые у них были в Абхазии. На фоне сравнения прошлой и нынешней жизни 69-летняя Тамара подчеркнула тот факт, что раньше она была довольна тем, чем обладала, что создала своими руками и было добито пулями, выпущенными чужой рукой. Она отмечает, что:

«У меня была очень хорошая жизнь в Абхазии. Мы с мужем построили дом в Сухуми своими силами, своими руками. Тот факт, что мы своим трудом создали свою обитель, радовало меня больше всего, я была так счастлива, что целовала стены дома, каждый уголок дарил мне радость и тепло. У нас была гостеприимная семья, к нам очень часто приезжали друзья, родственники и знакомые, принимая их дома, мы обязательно шли на «берег» (пляж) и обязательно заходили в «Нарту»[2], ​​чтобы поесть шашлыков и хачапури. Мы жили нормально, пока не началась война. Эти чувства, эти эмоции, эта любовь — мой дом, мой мир забрали, и сегодня я несчастна».

Настоящее: Неродной дом – альтернатива раю

Несмотря на то, что беженцы считают дома, оставшиеся в Абхазии, своими родными, и для них жизнь в Тбилиси не связана с тем счастьем, которое они там испытали, 30 лет - это довольно большой срок для них, чтобы иметь какие-то чувства к своим нынешним домам.

Нынешнее жилье для моих респондентов – это скорее временное место жительства, в котором, по их собственной оценке, временно проживают беженцы. Нынешний дом принадлежит их потомкам, которые родились в изгнании и заложили основу своей истории, здесь началась их жизнь.

Несмотря на то, что видение беженцев в настоящем продиктовано переживаниями прошлого, это не означает, что дом как деятельность не может быть реализован нигде, кроме здания, места, где люди ощущают свою принадлежность.

Внезапное попадание в неродную и чужую среду подтолкнуло моих респондентов к созданию родной среды. В связи с тем, что занимаемые беженцами здания были непригодны для проживания, они там фактически ничего не нашли. Они начали шаг за шагом "создавать" дом из вещей, подаренных родственниками, соседями и незнакомыми людьми. Пользоваться и присваивать чужие вещи оказалось для беженцев очень сложным делом. Хотя именно так мои респонденты - Ирина и Тамари пытаются создать новое родное жилье после потери своего дома. Путем воплощения визуальных представлений, отложившихся в памяти. Подражая старому дому, Ирина, собирая в нынешнем жилище вещи, по форме и содержанию близкие вещам, оставшимся в Абхазии, пытается создать родную обстановку.

«Я очень стараюсь сделать этот дом похожим на тот, который я оставила в Абхазии. Я ищу вещи, которые хотя бы немного напоминают мне о доме, я сажаю растения, которые там цвели. Все не совсем то же самое, но мы пытаемся устроить нашу маленькую Абхазию там, где мы сейчас находимся» (Ирина, 55 лет).

В нынешних жилищах вынужденных переселенцев я стала свидетелем создания родной среды, которые были хорошо видны во множестве переделанных жилищах.

«Создание старого дома»

Попытки воссоздания элементов старых домов присутствовали практически во всех нынешних домах моих респондентов. Вне зависимости от условий, в которых приходится жить беженцам, им все же удается репродуцировать определенные визуальные особенности в существующих жилых пространствах. На стене висит фотография набережной Сухуми в рамке; ваза, которую она принесла из родительского дома; кофеварка, в которой пять раз в день заваривали сухумский кофе; связка ключей от дома, которые они забрали с собой после ухода из дома, в надежде вернуться через несколько дней и открыть все запертые комнаты; фотографии со счастливыми, улыбающимися лицами, с видами Сухуми, Гагра, Очамчира, Гали и других городов; старинные серебряные монеты, которые являются сувенирами моего отца, оставшегося в Абхазии и впоследствии убитого абхазами, и другие мелочи, которые успели прихватить беженцы во время войны. Эти вещи всегда занимают особое место в домах беженцев: в специально устроенном уголке, где выставлены все ценные вещи, в витрине шкафа, на стене или на полках.

Беженцы пытаются преодолеть чувство отчужденности, вызванное проживанием в «чужом доме», путем переноса практик своей довоенной жизни. Большое внимание они уделяют обустройству открытых пространств. Это еще один хороший пример попытки воссоздать старые дома. Небольшой садик с мегрельской беседкой, где среди множества других деревьев посажена небольшая ель. Как потом мой респондент рассказал мне, что этот вид ели был посажен во дворе его родного села, а вокруг были посажены цветы именно так, как это сейчас представлено. Стремление репродуцировать привычное выражается и в обустройстве огорода, чуждого урбанистическому пространству.

У беженцев из Абхазии есть свои наблюдения, это неудивительно. Пребывание в другой среде в течение 30 лет, наблюдение за поведением и повседневной практикой принимающего общества, а затем их сравнение дало беженцам некоторое представление о сходствах и различиях между ними и принимающим обществом. Например, 49-летняя Инга отмечает, что:

"Любой прохожий поймет, что здесь живут беженцы. У нас всегда аккуратные, опрятные и прибранные дворы. Здесь они этого не знают, такая обстановка не типична для этого места.“

В поселке беженцев в Цхнети я наткнулась на ряд продуктовых магазинов, которые интересны своими названиями, уводящими в прошлое, в Абхазию. Например, один из маркетов называется "Очамчира". Как потом выяснилось, его владелец родом из города Очамчира, и в знак этого он назвал его так.

Также показательным является тот факт, что в Цхнети улицы, на которых проживают беженцы, названы в честь городов Абхазии (например, улица Сухуми, улица Гагра и т.д.). Это своего рода показатель того, что в этом районе проживают беженцы. Один из респондентов интерпретирует этот факт так: "Вы знаете, на что похожа эта ситуация? Вот конкретные места, в которых есть предупреждения: "Осторожно! Опасно!", как бы предупреждая местное население о том, что здесь живут беженцы“.

Преобразование нынешних домов беженцами путем привнесения определенных вещей и предметов, даже посадки растений, а также более поздние попытки создать ощущение родной обстановки были сформированы путешествием в прошлое и передачей качеств и форм идеального дома. Все процессы, связанные с нынешним домом и практикой создания "родного", продолжаются и по сей день. Несмотря на все усилия, это все равно своего рода иллюзия, потому что ни один из моих респондентов не смог принять свое временное жилье как родное, «чужой дом» не мог стать «своим домом».

Эмоциональные связи с домами, оставшимися в Абхазии, разобщенность со старыми соседями, родственниками и знакомыми, то есть сильная связь с прошлым не позволяют беженцам испытывать "чувства родного" и ощущение пребывания «дома». Перенос прошлого в настоящее не позволяет моим респондентам воспринимать Тбилиси и тбилисское жилье как свою родную среду.

Прошлое, перенесенное в настоящее, является подготовкой к будущему. Восприятие времени и реальности, представленное феноменом ностальгии, не позволяет беженцам жить настоящим, а лишь терпеть его. Беженцы жаждут ощущения нарушенного единства прошлого и настоящего или несбывшегося обещания светлого будущего, по сути, это не имеет значения, потому что их удел - пережить невосполнимую утрату.

Будущее: Надежда вернуться в родной дом

Прошло уже 30 лет с тех пор, как беженцы покинули Абхазию и продолжили жить в разных городах. Они до сих пор помнят архитектуру своего дома, дворы, домашнюю обстановку, каждую минуту, проведенную там. Большинство беженцев из Абхазии не приезжали в Абхазию после войны, но есть и исключения, особенно беженцы из Гальского района, которые периодически имеют возможность посещать покинутые дома. В число моих респондентов входят и те, кому все-таки удается приехать в Гали, среди них 83-летняя Нона, которая, несмотря на возраст, с большой радостью, целой и невредимой, посещает родной дом. Во время интервью она очень часто меняла язык, то говорила со мной по-грузински, то по-мегрельски, и в один из таких случаев употребила слово, утвердившееся в мегрельском языке в период изгнания, для описания поездки в Абхазию: «Когда Еду в Абхазию, жизнь моя увеличивается на 2-3 года ("Мужамс меле меурки 2-3 тсанаш цховреба мимадзину" (по-мегрельски)).

Слово «меле», что в переводе с грузинского означает «за (по ту сторону)», стало для вынужденных переселенцев знаменателем всего, что отделяет Ингури от того, что остается за Ингури. "Меле-моле" или за его пределами, только этими двумя словами можно оценить разделенную жизнь беженцев – жизнь до войны и жизнь после войны, оставшуюся за ее пределами.

Дом вышеупомянутой респондентки сгорел дотла, ее муж был убит, несмотря на тяжелый опыт и тяжелые последствия войны, она все еще приезжает в свой дом, и здесь возникает вопрос – почему? – "Потому что, несмотря на всю боль, это все еще мое. Там могила моего мужа, мое прошлое... Там мой дом!“, - не подумав, ответил она. Для Ноны вернуться сложнее, чем приехать в Абхазию. При уходе вся боль оживает, все незаживающие раны становятся невыносимее. Если, в отличие от других, не видевших своего дома после войны и чьи воспоминания об Абхазии стали желанной фантазией, потеря обретает для нее реальное лицо, и она понимает, что это возвращение не было навсегда и было всего лишь маленьким путешествием. Несмотря на все это, она верит, что беженцы вернутся в Абхазию навсегда, хотя думает, что она не сможет присутствовать в этот день. А вот ее дети и внуки обязательно вернутся. Каждый раз, когда она приезжает, она пытается класть по одному кирпичу, ухаживает за двором, сажает цветы и все это встречает ее в полном цвету, когда она возвращается. Это же надежда на будущее?! Это же надежда на возвращение?!

Прошедшие дни не изгладились из памяти беженцев, не видевших Родину 30 лет. Абхазия в их мыслях и мечтах. В разговоре они часто упоминали о своих планах на будущее, что они сделают в первую очередь, когда вернутся. «Сначала я пройдусь по набережной», — говорит Эка, а Тея говорит, что «пойду прямо к себе домой, постучу, поприветствую живущих там абхазов и скажу им, что это мой дом»; Еще раз напомнит, что они построили свое счастье на чужом несчастье и этот дом принадлежит ей.

Каждый из моих респондентов считает, что обязательно вернется в родной дом, несмотря на изменившуюся реальность и несмотря на то, что некоторые из них провели в изгнании больше лет, чем в Абхазии, их воспоминания и желание вернуться домой не утихают. Каждый из них думает, что если они вернутся, то столкнутся с изменившейся реальностью. Изменились отношения, изменились люди и изменились дома. Они также понимают, что, вернувшись в Абхазию, им придется отказаться от всего, что они здесь «построили», однако это не мешает их желанию вернуться в Абхазию.

«Если 30 лет назад мне пришлось оставить все, что было моим, что принадлежало мне и что было родным, то, думаю, мне будет легче отказаться от всего этого сейчас, потому что эта жизнь не принадлежит мне, она временна» (Дали, 61 год).

Наверное, символично, что в конце полевой работы последний респондент заканчивал интервью словами: «Пусть наша следующая встреча будет в Абхазии! До следующей встречи в Абхазии».

Заключение

С помощью биографически-нарративных интервью и методов включенного наблюдения на основе анализа полученных результатов было выявлено, что беженцы, проживающие в Тбилиси, понимают феномен дома в контексте старого - «собственный дом» с одной стороны, и нового - "чужой дом" с другой стороны. Концепт дома представляет собой некий синтез материального и социального, ведь это больше, чем физическое здание. Дом понимается как убежище, место сопричастности, безопасности, заботы, покоя, комфорта и отношений с близкими. Для беженцев, которым пришлось все бросить, дом ассоциируется с прошлым.

Для беженцев дом в Абхазии идеален не столько с материальной точки зрения, сколько с социальной нагрузки. Таким образом, материальность менее важна, чем сама идея. Идея потерянного дома, которая ассоциируется с прошлым и ностальгией.

Хотя все респонденты рассматривают нынешний дом как временное место жительства, они все же пытаются создать родную среду, перенести "свой дом" в "чужой дом" чтобы смягчить боль, вызванную изгнанием и чувством отчужденности проживания в "чужом доме". Беженцы пытаются создать свой "свой дом" в чужой среде, перенося свои воспоминания и практики из своей довоенной жизни, то есть перенося свой прошлый опыт в настоящее. Эти практики материализуются путем переделки жилых домов, расширения жилых помещений, добавления таких деталей как мебель, посуда или предметы, которые несут специфическую нагрузку. Размещая вещи, вывезенные из Абхазии, или подобные старым вещам, в интерьере дома, на открытом пространстве (если таковые имеются), сажая такие растения, какие были у них в Абхазии, устраивая двор или огород, они создают "свой дом" в чужой среде.

Несмотря на вышеперечисленные усилия, родную среду и связанные с ней чувства беженцы связывают с абхазскими домами, а свое нынешнее место жительства называют неродным, потому что оно другое, чужое.

Статья была подготовлена в рамках проекта “Поощрение трансформации конфликтов посредством критического переосмысления истории, связанной с конфликтами, и укрепление перспектив женщин“, поддержанного Шведским управлением международного сотрудничества в области развития (SIDA) и Квинна Тилль Квинна".